Меня учили всевозможным вещам и языкам. Будучи нахалом и шарлатаном, мне удавалось иногда прослыть за ученого. Моя голова обратилась в разрозненную библиотеку, от которой у меня сохранился ключ. 

Меня мучили учителя, шившие мне узкое платье, женщины, честолюбие, бесполезные сожаления, государи и воспоминания.

Я был лишен трех великих радостей рода человеческого: кражи, обжорства и гордости.

В тридцать лет я отказался от танцев, в сорок перестал нравиться прекрасному полу, в пятьдесят - общественному мнению, в шестьдесят перестал думать и обратился в истинного мудреца или эгоиста, что одно и то же. 

Я был упрям как мул, капризен как кокетка, весел как ребенок, ленив как сурок, деятелен как Бонапарт, - все как вздумается.

 

Никогда не обладая умением владеть своим лицом, я давал волю языку и усвоил дурную привычку думать вслух. Это доставило мне несколько приятных минут и много врагов.

 

Глава 8. Что из меня вышло и что могло выйти

Я был очень признателен за дружбу, доверие, и, если бы родился в золотой век, из меня, может быть, вышел бы человек вполне хороший. 

 

Я никогда не вмешивался ни в какую свадьбу, ни в какую сплетню. Никому не рекомендовал ни поваров, ни докторов, следовательно, никогда не посягал ни на чью жизнь.

 

Я любил тесный кружок, близких людей, прогулки по лесу. Питал к солнцу чувство невольного боготворения и часто огорчался его закатом. Из цветов больше любил голубой, из еды предпочитал говядину под хреном, из напитков - чистую воду, из зрелищ - комедию и фарс, в мужчинах и женщинах - лица открытые и выразительные. Горбатые обоего пола обладали в моих глазах привлекательностью, для меня самого необъяснимой. 

Я не любил глупцов и негодяев, женщин - интриганок, разыгрывающих роль добродетели; на меня неприятно действовала неестественность, я чувствовал жалость к накрашенным мужчинам и напомазанным женщинам, отвращение к крысам, ликерам, метафизике, ревеню; ужас - перед правосудием и бешеными животными.

Я ожидаю смерти без боязни и без нетерпения. Моя жизнь была плохой мелодрамой с роскошной обстановкой, где я играл героев, тиранов, влюбленных, благородных отцов, но никогда лакеев.

Мое великое счастье заключается в независимости от трех лиц, властвующих над Европой. Так как я достаточно богат, не у дел и довольно равнодушен к музыке, то мне нечего делить с Ротшильдом, Меттернихом и Россини.

 

Глава 14. Моя эпитафия

Здесь нашел себе покой, 
С пресыщенной душой, 
С сердцем истомленным,
С телом изнуренным,
Старик, переселившийся сюда.
До свиданья, господа!

Чертова публика! Нестройный орган страстей, ты, возносящая до небес и втаптывающая в грязь, восхваляющая и осуждающая, сама не зная почему; безрассудный тиран, бежавший из сумасшедшего дома, экстракт ядов, самых тонких ароматов, самых благоуханных, представитель дьявола при роде человеческом, фурия в образе христианского милосердия. Публика, которую я боялся в молодости, уважал в зрелом возрасте и презираю в старости, тебе я посвящаю свои записки. Милая публика! Наконец-то я для тебя недосягаем, потому что умер и поэтому глух, слеп и нем. Да выпадут на твой удел эти блага, для успокоения твоего и всего рода человеческого.